Вороньи хитрости
К отряду врановых птиц относятся серая и чёрная ворона, ворон и другие. Научные справочники сообщают, что эти пернатые наиболее «умные» среди своих других сородичей. За многие годы моих путешествий, рыбалок и охот мне часто доводилось встречаться и наблюдать за врановыми птицами, и каждый раз я удивлялся их смекалке.
ашёл сизарь возле автобусной остановки сухарик. Тюкнул его клювом: нет, не поддаётся! Катается по асфальту, никак не ухватить, а целиком не лезет в горлышко. Не знает голубь, как расколоть сухарик. Разглядывает его и так, и эдак.
Тогда сизарь сделал другую попытку. Поднял сухарик и завертел его в клюве: туда-сюда. Будто так разломится. Но и это не помогло. Крепким оказался «орешек».
Наконец, надоела голубю пустая возня, бросил он сухарик и отлетел в сторону. Может, что попроще найдётся там: крошки, рассыпанные семечки…
Вдруг откуда ни возьмись возле сухарика спланировала ворона. Посмотрела по сторонам: нет никого поблизости — ни людей, ни бродячих собак.
Зажала серокрылая лапкой сухарик о гранитный бордюрчик, чтобы не скользил, стукнула раз-другой клювом. Рассыпалось «угощеньице». Проглотила его кумушка. Поправила торчащие сбоку перья. Глянула надменно в сторону сизаря и громко каркнула: вот, мол, как надо! Учись, глупый…
И правда. Чтобы так соображать голубю, ему надо, по крайней мере, иметь вороний ум.
Стянула ворона с веранды сухую корочку и — мах-мах — крыльями к бурунистому ручью. Знает, серая, что так её не проглотить. Села на железную трубу, в которую поток ныряет, чтобы потом на другой стороне улицы вынырнуть, заозиралась по сторонам: не наблюдает ли кто посторонний?
Меня-то она не видит, как я сижу на крыше, ремонтом занимаюсь. А может и видит, да понимает — ничего ей не грозит с такого расстояния…
Вот кумушка наклонилась над ручьем. Клюв опустила с корочкой в воду. Замотала головкой. Аж брызги в стороны полетели.
А тут, откуда ни возьмись, Петька на мопеде. Рядом с птицей хотел промчаться. Отскочила ворона в сторону. Дождалась, когда деревенский «Шумахер» проскочит мимо, потом села на камушек, зажала лапками корочку. Ткнула крепким клювом. Раз-другой… Нет, не поддаётся. Снова переместилась к трубе. Окунула опять неподатливую корочку. А та, возьми, и упади в ручей.
От обиды ворона даже подпрыгнула на месте. Проскрежетала что-то сердитое, однако не впала в панику. Мах-мах крыльями и — на другую сторону улицы, где кончается труба. Села на самый краешек и смотрит зорко-зорко в светлые струи. И дождалась-таки: через минуту-другую вынырнула «злополучная» корочка. Ворона хвать её и проглотила сразу от злости.
А я только подивился лишний раз смекалке этой птицы.
Ворона и судаки
Это место на Сырдарье я считал удачным. Плоский берег, большие белые камни, кусты репейника. Вода у закрайки плавная, светло-палевая, а дальше – темноватая, свивается в жгуты. На быстрине несётся, как шальная, разбивается о буруны и взметает светлые брызги.
Вот там-то и гуляют настоящие судаки. Килограмма на два, на три… Если попадётся такой на крючок – настоящая удача.
В свой очередной приезд я насторожил пару донок на живца, наладил колокольчики и стал ждать. Поднималось солнце, кружились кулики по-над берегом, зудели мелкие комарики, но клёва почему-то не было. И тогда, чтобы не терять понапрасну время, я взял удочку, рукавицу с червями и спустился вниз по реке метров на пятьдесят. Там была небольшая заводь, и всегда брали караси. Чистые, серебристые, чуть крупнее ладони, не то, что арнасайские, пахнущие торфом.
Пока устраивался на новом месте, заметил, что к моим донкам, откуда ни возьмись, прилетела ворона. Все знают любопытство серых кумушек. Вот и эта села на песок и стала ходить взад-вперёд, подбирая остатки моего утреннего завтрака. Ну, ладно, думаю, пусть подбирает. Ловлю, значит, карасей, а сам нет-нет да поглядываю в сторону донок. Хотя понимаю, что из-за плеска воды и крика чаек, звона колокольчиков мне отсюда не услышать. И всё-таки… Между тем ворона, насытившись, пристроилась на камушке возле донок и даже закемарила. Так её разморило солнце и сытый желудок. А я продолжал через каждые пять-десять минут вытаскивать ленивых карасей. Но что такое? Ворона вдруг встрепенулась и мах-мах крыльями в сторону. Стоит и с подозрением косится на колышки, где установлены донки.
«Ах, да! – смекнул я. – Это же колокольчик…»
Оставляю удочку и бегу к донкам. Хватаю леску и сердце замирает от ласковой тревоги – там, на конце, что-то бьётся. Осторожно подтягиваю к берегу. Так и есть, судак! Великолепный, с полруки. Рыболовы знают, если он схватил наживку, то наверняка. Срывы случаются редко. Отправив трофей в садок, я насадил нового живца на донку, а сам заспешил к карасиной заводи. Забрасываю удочку, а взгляд невольно косит в сторону донок. И что вы думаете. Ворона опять оказалась возле моих колокольчиков. Села на камень и дремлет. Так ей, очевидно, понравилось это место.
Не прошло и получаса, она вновь всполошилась, слетела с места. И я опять побежал к донкам. И – не обманулся. На тройничке дергался судак. Даже крупнее первого. Потом я вытащил и третьего. Но солнце – немилосердное августовское солнце – вскарабкалось уже к зениту, и клёв внезапно прекратился. Пора и честь знать.
Я собрал рыболовные снасти, уложил рыбу в рюкзак, обложив её мокрыми водорослями и, довольный удачным днём, бодро направился к станции. Метров через пятьдесят я обернулся. Ворона гуляла там же, где находились мои донки. Ей никак почему-то не хотелось улетать. И тогда совесть остановила меня. Я снял рюкзак, развязал тесёмки, достал пару крупных плотвиц и отнёс вороне.
Ведь это она помогла мне поймать трёх крупных судаков.
Выпавший из гнезда воронёнок прыгал под деревом, отчаянно верещал, то и дело валился на крыло. И от этого ещё больше запутывался в траве.
В этот «драматический момент» я и возвращался с Толстопальцевского пруда, держа в руке связку золотистых карасей.
Невезучий птенец лежал неподалёку, под старой берёзой, в развилке которой темнело гнездо-шапка. Я пригляделся и увидел в гнезде ещё одного птенца. Он с любопытством выглядывал из своего жилища, явно не понимая, что происходит внизу…
Подняв с земли насмерть перепуганного воронёнка, я сунул его за пазуху. Всё равно погибнет от голода или станет добычей бродячих кошек.
Дома я отнёс найдёныша в сарай с крохотным оконцем и треснувшим стеклом. Когда-то мы держали в этой хибарке кур и кроликов.
Постелил на дощатый пол соломы, налил в консервную банку колодезной воды, накрошил хлеба.
С тех пор каждое утро я наведывался к воронёнку. Менял воду в банке, приносил червяков с огорода, слизняков, остатки пищи со стола. Воронёнок с удовольствием принимал угощенье прямо с рук. Однако стоило мне уйти, как птенец запрыгивал на низкий подоконник единственного окошка и верещал, верещал… Как будто звал кого-то, но — кого? Я терялся в догадках — до тех пор, пока не понял причины тревоги воронёнка. Сытому малышу не доставало родственной, вороньей души…
И вот, кажется, на четвёртый день, в наш сад заявилась такая «душа». Большая ворона села на ветку, расправила крылья. Поозиралась вокруг — и к сараю. Устроилась возле окошка. Тюкнула массивным клювом по стеклу: «Мол, здесь я, мой малыш!» А с другой стороны птенец радостно забил крыльями: «Здесь я, мама, здесь!»
Теперь мать-ворона, а не я, была самым первым гостем воронёнка. И, надо полагать, более желанным.
А однажды утром, заглянув в сарай, я не нашёл своего питомца. Прошёлся по сараю, осмотрел все углы, все щели. Воронёнка нигде не было! И вдруг щеки моей коснулся лёгкий сквознячок, тянувший из разбитого окошка. От сердца сразу отлегло. Я понял: вызволила-таки из плена ворона своё драгоценное чадо!
Через месяц, направляясь к Толстопальцевскому пруду за карасями, я решил навестить старую берёзу с вороньим гнездом. Ни вороны, ни птенцов на ней я, разумеется, не увидел. Зато, когда расположился с удочками на берегу, на соседнюю иву село сразу три птицы. Я узнал их: это была мамаша-ворона и два её отпрыска, выросших воронёнка.
Каждое утро в одно и то же время (хоть сверяй по часам!) она делала широкий круг над прудом и садилась на противоположном берегу возле отмели под кустом дикой смородины. Там ворона замирала и превращалась в «пенёк». А когда внезапно оживала, молниеносно тюкала клювом в заливчик.
Что же она там ловит?
На другое утро я пришёл с биноклем. Кумушка, как обычно, стояла на излюбленном месте. Вот она насторожилась и — тюк! — выхватила из воды рыбёшку.
До двенадцати мальков, пойманных вороной, насчитал я в этот день. И ни одного «схода». Вот это рыболов!
Осенью я вместе со школьниками помогал собирать виноград в одном из совхозов в предгорье Кураминского хребта. Работали до обеда. Потом ребята расходились по домам, а я оставался под тенистой орешиной, зарисовывал в альбом окружающий пейзаж.
Хотя осень вступила в свои права, было ещё тепло. Где-то внизу, за каменными валунами, гремела речка. Ветерок копошился в вянущих листьях виноградинка, а неподалёку от меня на проводах электропередачи щебетали ласточки. Видимо, сбивались в стаи, готовились к отлёту. Что ж, пора! Полдни жаркие, а утренники холодные. Изредка выпадает изморось.
Вот уже в блокноте нарисованы далёкие горы… Виноградники… Над ними небо, перечёркнутое проводами.
Но что такое с ласточками? Тревожно защебетали, сбились ещё теснее.
И тут в бирюзовом небе я увидел ястреба. Он делал широкие круги. И с каждой спиралью опускался ниже. Очевидно, выжидал момент, когда ласточки взовьются, он и врежется в их стайку.
Птицы будто чуяли этот коварный манёвр, не решались взлететь. Что же будет дальше?
И только я подумал об этом, как с голой вершины соседней орешины с громким крумканьем взлетел чёрный ворон. Я раньше его не замечал. Откуда он там взялся? Может, отдыхал?
Ворон повёл себя неожиданно: поднялся высоко в небо и, как тяжёлый бомбардировщик, начал «таранить» ястреба.
А что же пернатый хищник, гроза мелких птах?
Часто-часто махая клинообразными крыльями, ястреб трусливо ретировался в сторону гор. Когда он совсем скрылся из виду, ворон сделал величавый «круг почёта» над виноградниками и только потом уселся на ту же самую голую вершину.
А я с благодарностью посмотрел на него и удивлённо подумал: откуда такое пернатое братство? Взять и прийти к менее слабым сородичам на помощь… Наверное, предполагать так было бы наивно, тут скорее иная какая-то причина. Но почему-то очень хотелось верить в это.
Кепка с орехами
Возле нашего дома рос могучий вяз. Осенью, когда его листья пожелтели, я заболел и часто сидел у тёплой батареи, поглядывая в окно. Как-то утром на дерево села иссиня-чёрная птица. Это был ворон. Он держал что-то в клюве и беспокойно озирался по сторонам. Убедившись, что вокруг никого нет, птица головешкой слетела вниз и стала рыться в сухой листве. Так повторялось каждое утро.
Даже бабушка заметила:
— Что там ходит черноклювый? Или потерял чего…
После выздоровления я первым делом побежал к вязу: интересно было узнать, что там делал ворон? Я осторожно разгрёб листья и увидел целый склад орехов! Откуда они? Орешины поблизости не росли.
Оказывается, ворон прятал здесь орехи.
Обрадовался я. Набрал полную кепку неожиданных гостинцев и отнёс домой.
А ночью я не смог уснуть спокойно. Всё думал о птице. Жалко стало ворона. Он трудился, запасал себе на зиму орехи, а я пришёл и забрал их.
Наутро, чуть рассвело, я взял орехи и отнёс их на прежнее место, прикрыв листвой.
Только напрасно. Ворон не прилетел. Обиделся, видно.
Соловьи, овсянки и чечевицы улетели. Откочевали в более тёплые края. Голо, прозрачно и тихо в ореховой роще. Слышно, как листок пересчитывает черенком каждый сучок, каждую ветку, пока не упадёт на землю. Свистит над вершинами деревьев ветер, ходит волнами. Плывут низкие тучи, того и гляди — просыплют дождь или снег.
И вдруг на тропе я услышал необычную песню. Кто-то вовсю скрежетал клювом, булькал горлом, даже пытался свистеть, как на сопелке. Я невольно остановился, посмотрел по сторонам, прислушиваясь. И тут на огромной орешине, на самой её высокой и голой ветке, разглядел ворону. Какую-то пепельную, раздувшуюся. Клюв её отливал стальным блеском.
Тяжёлая птица, подталкиваемая ветром, раскачивалась на ветке, будто на качелях. И ей, наверное, было очень весело. Оттого, что она одна на всю большую рощу — сама себе королева, и от радости птица пела, ничуть не обращая на меня внимания. Пусть распев у вороны выходил плохой: глуховатый, чуть-чуть гнусавый. Но то была её песнь. И потому очень грустная.
А мне она показалась забавной. Я впервые услышал и увидел, как поёт ворона. Не соловей, не овсянка, не чечевица, а серая кумушка. И тогда подумалось: может, на бесптичье она почувствовала себя соловьём? Тем более что никто не сможет оспорить это её право в опустевшей роще. До весны…
В ореховой роще тишина. Накануне выпал снег. Пушистыми подушками повис на сучьях и сухой листве. Чисто, морозно. И горы от этого кажутся торжественными и насторожёнными.
— Кар-р! Кар-р! — вдруг разбили тишину вороньи крики. Режущие, пронзительные.
«Учуяли кого-то крылатые крысы», — смекнул я. Не зря охотники называют их «крысами». Вороны также первыми чуют добычу и опасность. Стараются предупредить об этом друг друга.
Пойду, посмотрю, решил я: встал на лыжи и заскользил в глубь рощи.
Так и есть! Птицы ходят вкруг орешины. Заметили меня, шумно взлетели, недовольные появлением человека.
Под орешиной снег словно перепахан тракторным лемехом. И листья, и земля — всё перемешалось.
Не могли так «поработать» кумушки… Ясное дело: это постарались кабаны. А вот и свежие их копки, помёт, скорлупа от орехов. Пировали клыкастые, а вороны помешали, человека привлекли. Хотели, было, полакомиться сами, а теперь я спугнул их. Не прошли вороньи хитрости!
Я повернул обратно к мазанке егеря. А карканье послышалось уже из другого конца рощи. Но я не пошёл туда.
Пусть жизнь природы течёт своим руслом.
Просверлили несколько лунок. Бросили подкормку. Попробовали ловить. Время шло, но клева не было. Лишь Володя вытянул одну-единственную плотвичку. Пришлось поменять место.
Отошли к середине реки. Осенью мы здесь удачно таскали окуней. Крутобоких, крепких, с добрую ладонь. Теперь снова взялись за коловороты. Подкормки оставалось много, но мы её всю отдали новым лункам, поскольку решили, что искать счастья больше не будем.
Здесь клюнуло у меня. И тут же добротный окунёк затрепетал у ног. Боже мой! До чего же красивый: с малиновыми перьями, полосатыми, словно размытыми боками, и тёмными чуть на выкате глазами! Пока я любовался подводным франтом, Володя тоже вытащил окуня. Так и пошло у нас – то у приятеля клюнет, то у меня… Мы словно соревновались – кто быстрее вытянет…
К полудню мороз стал крепчать. Между сугробов обозначились синие тени. И… клёв внезапно прекратился. Очевидно, стайка окуней, заметив убыль в своих рядах, ушла. Или же повлияло другое – не осталось подкормки.
Я встал с ящичка. Распрямил затекшую спину. Володя последовал моему примеру.
Посоветовавшись, мы сложили рыбу в одну кучку, накрыли её куском брезента, слегка присыпав его по краям снегом и, прихватив рюкзаки, направились к лесу, чтобы разжечь костерок и выпить на дорожку горячего чаю.
Пока разводили костёр, пока доставали термосы и бутерброды, возле лунок, где мы рыбачили, появилась небольшая стайка ворон. Мы не обратили на них серьёзного внимания. Ну, ходят по снегу, и пускай себе ходят. Рыба-то укрыта брезентом.
Когда обед с весёлыми разговорами был окончен, мы вернулись к своему улову. И настроение вмиг испортилось. Кусок брезента со следами лёгкого снега валялся в стороне, а от рыбы остались косточки и головы. Мы растерянно оглянулись и увидели на противоположном берегу четырёх кумушек, рассевшихся на озябшей берёзе. Вороны чистили о веточки клювы и, поглядывая в нашу сторону, будто с издёвкой каркали, мол, так вам, разиням, и надо!
Обескураженные наглым грабежом средь бела дня, мы ещё, наверное, полчаса обсуждали хитрость серокрылых: надо же так спрятаться и терпеливо ждать, не выдавая себя, пока рыболовы не покинули уловистого места. А потом, согласовав усилия, всем птичьим коллективом стянуть брезент с рыбы.
В благодарность за службу
От Эдипа до Михалкова врановым птицам посвящено много стихов, басен, песен, рассказов. Их наблюдательности, высокой нервной деятельности, умению обучаться отдельным словам, быть полезным человеку. Вороны и вОроны часто встречаются на картинах известных художников. Им иногда даже ставят памятники. Римский писатель Элиан (конец второго – начало третьего века) в сочинении «О природе животных» поведал нам, что египетский царь Мертес имел при дворе хорошо обученную ворону, которая переносила пакеты с его письмами в другие города. После смерти вороны, в благодарность за её службу царь устроил ей богатое погребение. Такой высокий культ был этих птиц.
Источник
